Он спускался в метро, как делал это сотни раз раньше, не ожидая ничего, кроме привычной дороги домой. Но в тот момент, когда он должен был подняться наверх, к свету и шуму города, что-то пошло не так. Проходы, которые вели к эскалаторам, внезапно потеряли всякую логику, извиваясь в странных, неестественных углах, а указатели, казалось, меняли надписи прямо на глазах. Сначала это было похоже на досадную ошибку, временную неполадку в хорошо отлаженной системе подземного мира. Однако с каждой попыткой найти знакомый путь нарастало холодное, липкое чувство осознания: он застрял. Этот подземный переход, обычная бетонная полость под землей, превратился в непроницаемую ловушку, из которой, как выяснилось, нет стандартного выхода. Стены, казалось, дышали, а отдаленный гул поездов искажался, превращаясь в неразборчивый шепот, нашептывающий что-то на забытом языке. Осознание своей ситуации начало медленно, но верно разъедать его рассудок, превращая первоначальное раздражение в глухую, животную панику. Он был здесь один, и каждая минута, проведенная в этом неестественном пространстве, отдаляла его от реальности, которую он знал. Единственной нитью, связывающей его с надеждой, стал таинственный, почти мифический слух о выходе под номером восемь. Никто не мог сказать, откуда взялась эта информация – то ли она пришла в виде обрывка чужого разговора, то ли проступила на стене, покрытой граффити, то ли была подсказана тем самым искаженным шепотом тоннелей. Этот выход не значился ни на одной схеме, его не было в памяти регулярных пассажиров. Чтобы найти его, требовалось не просто искать дверь или арку. Нужно было полностью перестроить свое восприятие, научиться видеть аномалии, те крошечные, едва уловимые изъяны в ткани этой ловушки. Мерцание света не в такт далекому гулу, тень, падающая вопреки всем источникам, едва слышный звук, идущий от глухой стены, – все это становилось ключом, подсказкой в гигантском, безумном лабиринте. Его безумие трансформировалось, из панического страха оно превратилось в болезненную, дотошную гиперконцентрацию. Каждый сантиметр пространства изучался с маниакальной тщательностью, каждый звук анализировался. Мир сузился до поиска несоответствия, до охоты на глюк в системе, потому что только через эти аномалии, как через трещины в стекле, можно было разглядеть путь к заветному восьмому выходу – единственной двери, ведущей из кошмара обратно в нормальность. Это был не квест на скорость, а испытание на пределе внимания и sanity, где цена ошибки – вечное блуждание в бетонных потемках собственного страха.